Рассказы и стихи [публикации 2013 – 2017 годов] - Страница 65

Я вовсе не хотел вступать в гитлерюгенд. Но скажите, как я мог не вступить? Курт ведь был в гитлерюгенд. Как я осторожно должен был вести себя, чтобы не выйти из роли несчастного сироты-фольксдойч?

Господин капитан прослужил, или проучился почти целый год недалеко от Берлина. Довольно часто он приезжал на несколько дней домой. Ко мне он относился почти так же хорошо, как фрау Эрика. Он явно старался не отличать меня от Курта.

Осенью 1942 года он уехал на фронт снова командиром роты танков. Только танки уже были не Т-4, а какие, не знали ни Курт, ни я. Зато вскоре мы узнали, что он воюет под Ленинградом.

И только летом 1943 года, когда он приехал в Берлин, когда лично Гитлер вручил ему дубовые листья к Рыцарскому кресту, мы узнали, что он командир роты танков Т-6, «Тигров», что он уничтожил зимой под Ленинградом, а летом под Курском много десятков советских танков.

Вы не поверите, какая каша была в моей голове. Всё, что он делал, чтобы получить свои очень большие ордена, было враждебно мне. А тут каша стала ещё гуще, когда союзники начали страшно бомбить Берлин.

Доктор Алекс рассказал мне, что вы воевали, что вы были советским офицером-танкистом. Я могу себе представить, что вы, конечно, отлично знаете, что значит война. Но простите меня, я не думаю, что вы представляете себе беспрерывные ночные бомбёжки туч американских и английских самолётов. Это, наверно, было не лучше, чем быть на фронте.

Летом 1944 года мы с Куртом думали, что фрау Эрика сойдёт с ума. Она почему-то боялась, что муж каким-то образом может быть связан с офицерами, которые хотели убить Гитлера. Но всё обошлось.

Поздней осенью господин уже не капитан, а уже майор, командир танкового батальона, снова приехал в Берлин к самому рейхсканцлеру получать бриллианты к своему Рыцарскому кресту с дубовыми листьями. Банкет по этому поводу дома был необыкновенным.

А ещё через две недели после возращения на фронт, незадолго до Нового года господин майор был убит.

Курт, которому пошёл семнадцатый год, тут же решил пойти на фронт, для чего надо было поступить в фольксштурм. Что оставалось делать мне? Вы не поверите. Я должен был повести себя, как Курт. Но фрау Эрна категорически запретила, так как мне ещё не было шестнадцати.

Конечно, я радовался её запрету, хотя всячески делал вид, что упорно ей возражаю. Ох, каким артистом мне надо было быть!

Вы знаете, не столько страх перед фронтом диктовал мне мои чувства и поведение, сколько наконец-то полностью определившееся сознание, ненависть к Гитлеру, к его ближайшему окружению, вообще ко всему его окружение и вообще ко всей Германии.

Вы не поверите, но непрерывные бомбёжки были не менее страшными, чем то, что может ждать на фронте.

В марте 1945 года Курт уже был в действующей армии. А в апреле фрау Эрна со слезами на глазах отпустила меня в армию. Уже не добровольца.

Как только начались бои на Кюстринских высотах, всех шестнадцатилетних, даже тех, кому шестнадцать лет исполнится только летом, призвали в армию. Нас начали обучать стрельбе. Но в основном обучали стрельбе фаустпатроном. Вы знаете, что такое фаустпатрон?

Вероятно, он увидел мою снисходительную улыбку.

– А, да! Да. Совсем забыл, что вы были танкистом. Так что вы определённо знаете, что такое фаустпатрон. Базука.

– Дорогой Генрих, – сказал я, – пацаны с фаустпатронами были танкистам страшнее даже танков и орудий противника. Танк мы видели. И орудие после выстрела могли обнаружить. А пацан прятался в окопе. И мы тратили уйму необходимого нам времени, чтобы обнаружить этого пацана. Понимаете, надо было сначала обезопасить себя, убив его, а уже затем поспешно заняться танками. Ненависть к пацанам с фаустпатронами у танкистов была просто невероятной. У меня лично она была такой же, как к эсэсовцам или к власовцам.

– Да, я вам сейчас расскажу, как хорошо я это узнал. В последнюю неделю апреля я уже сидел в окопе со своим фаустпатроном относительно недалеко от нашей усадьбы на северо-востоке Берлина. Я уже смотрел на советский танк Т-34, по которому должен был выстрелить.

Но в этот момент, вы не поверите, самым страшным моим врагом был вовсе не советский танк, а мой одноклассник, который сидел в окопе с фаустпатроном недалеко от меня. Я упорно соображал, можно ли выпустить мой фаустпатрон не по танку, а по однокласснику.

Вы не поверите, но я не мог. Я не мог. Я не мог убить человека. Вы не поверите, но я даже не мечтал о таком подвиге, как убить человека. Я мечтал только, как бы выстрелить, чтобы не попасть в танк, и чтобы мой одноклассник не догадался, что я это сделал специально.

Вы не поверите, но мне помогла советская артиллерия. Снаряд попал и взорвался в бруствере окопа моего одноклассника. Не знаю, что стало с ним. Убило? Ранило? Во всяком случае, фаустпатрона на бруствере уже больше не было.

Тут слева чуть ли ни к самому окопу подъехал другой советский танк. Я через бруствер выбросил фаустпатрон, выскочил из окопа и поднял руки вверх.

Из правого люка на башне появился танкист и прицелился в меня пистолетом. Я услышал, как в башне кто-то крикнул:

– Не стреляй! Возьми его живым.

Танкист спрыгнул, одной рукой схватил меня за китель, а второй так ударил по скуле, что мне показалось, будто я уже на другом свете. Тут подошёл уже не танкист, а, по-видимому, пехотинец, и сказал:

– Оставь его. Это же ещё щенок.

Они не догадывались, что я отлично понимаю русский язык. Солдат – не танкист отвёл меня к дому совсем рядом с нашей усадьбой. Ввёл меня в дом. Там над столом с бумагами сидел русский офицер. Звания я не знал. Но солдат сказал: