Рассказы и стихи [публикации 2013 – 2017 годов] - Страница 53

Нетрудно представить себе, как сказанное Георгием Платоновичем было воспринято нами, студентами.

В большую аудиторию теоретического корпуса, рассчитанную на триста человек, кроме учёного совета института, кроме преподавателей, врачей, набилось большое количество студентов, располагавшихся в основном на балконе и в проходах.

Обе части доклада были сделаны безупречно. Заключительная фраза – «Таким образом, все, что верно в работе Бошяна, не ново, а все, что ново, неверно», – была встречена аплодисментами аудитории.

Это был научно обоснованный бунт против официальной лысенковско-сталинской биологии. Это было началом конца Бошяна. У меня нет сведений о том, как эта неординарная работа была воспринята в научных сферах. Слишком далёк в ту пору я, студент, был от этих сфер.

Занимаясь все время микробиологией, Борис окончил институт без отличия. Он не собирался стать врачом-лечебником. К окончанию института это был уже сложившийся ученый-микробиолог. Никто не сомневался в том, что его оставят на кафедре микробиологии. Но не оставили.

Место аспиранта кафедры заняла одна из девятнадцати окончивших институт с отличием. Волне серенькая девушка, добросовестная и усидчивая. Она, на «отлично» сдававшая экзамены, на этом основании в равной мере имела возможность стать аспиранткой любой кафедры, так как ни одной из областей медицины не отдавала предпочтения. Зато обладала ещё одним несомненным достоинством. Среди девятнадцати студентов, окончивших институт с отличием, только двое были не евреями. А она была одной из двоих.

Забегая вперед, скажу, что почти в положенное время в тепличных условиях она сделала никому ничего не дающую заурядненькую кандидатскую диссертацию, а затем, опекаемая и лелеемая, защитила докторскую диссертацию, не отличающуюся от кандидатской по научной ценности. Добросовестная и усидчивая, под руководством такого учёного, как профессор Георгий Платонович Калина, она просто не могла не сделать этого.

Вероятно, то, что я сейчас пишу об учениках профессора Калины, ему было известно еще тогда, когда мы были студентами.

Не знаю, как профессор относился к евреям (не внешне, а в душе), но знаю, как любовно он относился к науке. Поэтому Калина поехал к министру здравоохранения в Киев, и после долгих мытарств добился того, что ему разрешили взять Бориса на кафедру. Нет, не аспирантом, а простым лаборантом.

Пожалуй, я несправедлив. У меня, как и у всего курса, была возможность убедиться в том, что Георгий Платонович настоящий русский интеллигент, абсолютно лишённый антисемитизма. Написал ведь я об этом качестве замечательного профессора и человека в очерке, помещённом в книгу «Портреты учителей».

Через несколько месяцев после начала работы Бориса с треском вышибли с этой лаборантской должности, мизерной даже для посредственности. Сфабриковали дело. То, что оно абсурдное, для его результатов не имело никакого значения. Много ли неабсурдных дел было среди закончившихся высшей мерой наказании? Так что…

Бориса исключили из комсомола. Могли ли не выгнать с работы исключённого из комсомола? Профессор Калина пытался отстоять своего любимого ученика, но ему и подобным на этом примере показали, что всякая попытка противостоять генеральной линии партии обречена на провал.

Бориса направили в глухое отдалённое село Черновицкой области на должность судебно-медицинского эксперта. Следует заметить, что о судебно-медицинской экспертизе у Бориса было не больше знания, чем даже, скажем, об акушерстве и гинекологии, которую, вероятно, он в своё время сдал на тройку или может быть на четвёрку. У Бориса было недостаточно времени и возможностей, чтобы подготовить клинические дисциплины к сдаче экзамена на отлично, что, безусловно, было возможно при его способностях.

В одно прекрасное утро ко мне в Киев (я работал тогда в ортопедическом институте) приехал Борис с просьбой сконструировать для него термостат, работающий не на электрической энергии, так как село, в котором он жил и обеспечивал судебно-медицинскую экспертизу, еще не вступило в двадцатый век. Оно ещё не знало электричества. Для занятий микробиологией Борису был необходим термостат. А единственным источником энергии у него была керосиновая лампа.

Тогда-то я и узнал о сфабрикованном против него деле. Оно было настолько абсурдным, что не должно было сработать даже в то черное время. Но сработало.

Речь шла о воровстве Борисом пробирок с возбудителями особо опасных инфекций для диверсии, для распространения этой инфекции в Черновцах и дальше. Само собой разумеется, будь хотя бы даже отдалённый намек на что-нибудь подобное, Борисом занялась бы не партийно-комсомольская организация, а органы государственной безопасности. Но какое это имело значение? Борис узнал, что сценарий фальшивки создавался не без участия аспирантки-однокурсницы, но он не обвинял ее, так как не располагал абсолютно достоверными данными об ее участии. И здесь сказался ученый.

Кстати, об однокурснице. Я ее тоже не обвинил бы. Вы представляете себе, как трудно было ей, серенькой, на кафедре? Каково ей, аспирантке, было чувствовать несравнимое превосходство какого-то лаборанта, да к тому же еврея. Меня лично восхищает ее благородство. Другие на ее месте шли до логического конца – до физического уничтожения соперника.

Из глухого, забытого Богом села Борис привез в Москву диссертацию, по определению крупнейших микробиологов страны, ценный вклад в науку. И, уже работая в Москве, в Научном центре биологических исследований Академии наук СССР, защитил докторскую диссертацию, еще более весомую, значительно более ценную работу.